Питомник в Лемболово обладает крупнейшей коллекцией лекарственных растений в северо-западной части России. Является базой для учебной и производственной практики студентов Санкт-Петербургского государственного химико-фармацевтического университета. Ведущий специалист питомника, агрономом, эксперт по выращиванию лекарственных растений в северных регионах Георгий Мигранович Киракосян рассказал "Поляне", как возрождается уникальный объект под Петербургом.
– В материалах о питомнике часто встречается слово "восстановление". Расскажите, пожалуйста, что случилось с питомником, почему он нуждается в восстановлении? В каком состоянии был и в каком находится сейчас?
– Питомник начали создавать сразу после войны, в 1953 году. Этим занимались советские ученые из Ленинградского химико-фармацевтического института. Государство выделило достаточно большой участок земли на берегу озера, в очень красивом месте, в 40 километрах от города. Задача института состояла в создании коллекции лекарственных растений для обучения студентов ботанике и фармакогнозии. Эти два предмета изучают и сейчас. Студенты с первых по четвертые курсы проходят обучение на базе нашего питомника. Во время СССР были ежегодные экспедиции, во время которых ученые ездили фактически от Карпат до Приморья. Основными направлениями были Тибет, Алтай, юго-восточная сторона Союза. Именно в экспедициях ученые собирали коллекции растений.
– Сейчас проводятся такие экспедиции?
– В прошлом году кафедра фармакогнозии делегировала Галину Игоревну Дубенскую на Горнотаёжную станцию рядом с Уссурийском, откуда она привезла ряд растений – несколько аралий, кедр корейский, элеутерококк... Всего – около 50 саженцев. Теперь мы сделаем в нашем питомнике кусочек приморского леса, где будут и лимонники, и женьшени.
– Получается, питомник активно развивался в период СССР, после пришел в заброшенное состояние, а теперь вы занимаетесь возрождением?
– Да, это так. Финансирование прекратилось – и все. Впрочем, и сейчас нельзя сказать, что средств хватает. Питомник финансируется за счет обучения студентов.
– Возможно, питомник привлекает частные инвестиции. Или вы пользуетесь государственной поддержкой?
– Частных инвестиций мы не получаем. Иногда на бартерной основе заключаем соглашения с отдельными компаниями. Например, есть предприятие, которое производит пленки. Мы рекламируем их пленки, показываем, как ими пользоваться, а они нам бесплатно эти пленки предоставляют. Я сделал из разных пленок небольшой домик: он уже несколько лет стоит, и пока все отлично. Вот такие у нас инвестиции. В капиталистическом понятии частного финансирования у нас нет никакого. Сейчас инвесторы вообще не идут в лекарственное растениеводство. Нишу постепенно убирают с арены.
– Почему так происходит? Разве лекарственное растениеводство – это невыгодно?
– Получение экстрактов, минорных компонентов при выращивании лекарственных трав – это длинный, трудозатратный и наукоемкий процесс. А нынешняя фарма заточена на простую формулу молекулы-мишени. Если не молекула-мишень, тогда это не академический подход.
– Выходит, долгосрочные инвестиции в лекарственное растениеводство никому неинтересны?
– Эта тенденция прослеживается во всех странах, входящих в ВТО. Современным фармрынком управляют капиталистические структуры. Проще говоря, у каждой сети аптек есть завод, у каждого завода – своя сеть аптек. А все они вместе принадлежат основным инвестиционным фондам.
– Есть ли проблема импортозамещения в лекарственном растениеводстве?
– Такой проблемы нет. Мы сейчас восстанавливаем коллекцию. Ее основное предназначение – это обучение студентов. Я показываю, как можно выращивать растения и делать из них препараты.
– То есть проект преследует исключительно научные цели?
– Какие еще у нас могут быть цели? Коммерческих – явно нет.
– А производственных?
– Повторюсь: сейчас все работает по формуле молекулы-мишени. Если у тебя якобы нет научных доказательств, то ты не выйдешь на рынок, позиционируя, например, сбор витаминный как лекарство. Рынок – система закрытая и командует на нём "бигфарма". А когда ты начинаешь возражать с точки зрения элементарной эволюционной биологии, то от тебя просто отмахиваются: смотрят, как на дикаря, и говорят, что ты застрял в позапрошлом веке. Задача "бигфармы" – получать прибыль, но там тоже немало проблем. Особенно, если говорить про синтез аналогов минорных природных соединений.
– Получается, в современной фармакологии нет места лекарственным растениям?
– По сути, нет – я таких примеров не знаю. Только те, что остались после СССР, заводы и специалисты, которые еще держатся. Допустим, крымский совхоз "Радуга", пара предприятий в Сибири. Но это абсолютные энтузиасты, люди работают по собственной инициативе.
– Спрос на лекарственные растения тоже снижается?
– Я фасовал лекарственные растения с 1996 по 2005 годы. На 2000 год, до вступления России в ВТО, в Петербурге работали семь компаний, которые перерабатывали лекарственное растительное сырье. Покупали в мешках, очищали, фасовали, продавали. Был рынок. В среднем каждое предприятие фасовало по двести тысяч штук. На семь компаний – это почти полтора миллиона. И это только Петербург. Плюс Москва, Краснодар, Ставрополь, Алтай. Ежемесячно в России в среднем производили 10 миллионов упаковок по 50 грамм. Тут нужно учитывать, что население, которое их покупало, было родом из Советского Союза. Потом, после вступления России в ВТО, все перерабатывающие компании обязали перейти на "надлежащие практики GMP, GLP, GACP и т.п.", пиши фармакопейные статьи предприятия (ФСП – ред.) на каждый вид продукции. Хочешь фасовать ромашку – пожалуйста: готовь ФСП и проходи все круги Росздравнадзора. В СССР были общие фармстатьи и спокойно все продавали. Потом, чтобы продавать продукцию в аптеках и НДС экономить, вынудили перевести все в раздел бездоказательной медицины, БАДов. Институт питания как раз тогда, в начале нулевых, начал регистрировать БАДы. Перерегистрация продукции обернулась для компаний большими расходами. При этом маржинальность лекарственных растений при их фасовке составляла около 10–15 процентов. Поэтому, если в 2000 году в Петербурге работали семь перерабатывающих компаний, то в 2010-м – ни одной.
– Иными словами, сначала на отрасль повлияли бюрократические сложности, а после ситуацию усугубил перевод в категорию БАДов?
– Да. Сегодня есть несколько компаний, которые смогли сделать фармстатьи предприятия (ФСП), но рынок не тот, что раньше. Да и общее финансовое положение этих компаний не самое лучшее.
– Расскажите, пожалуйста, о лекарственных растениях в вашем питомнике.
– На данный момент у нас больше ста таксонов (групп растений – ред.). Экспедиции привозили очень много растений. Их семена есть в земле питомника – они периодически проявляются, и часть из них мы восстанавливаем. Привозим новые виды: например, астрагал, аралии, сапожниковия. У нас самая большая коллекция родиолы розовой. Есть и альпийские родиолы, и карпатские, мурманские, норвежские, беломорские, уральские, алтайские, памирские. Мы провели очень большую, серьезную работу с видом.
– Сейчас ведутся исследования?
– Да, кафедра фармакогнозии и ботаники работает, но подробно я не могу вам рассказать. Основное – это обучение, но есть и наука. Там десять специалистов-докторов, у каждого своя тема для исследований. У меня лично скорее не исследования, а научный поиск, поскольку видов очень много. Я просто выращиваю растения, которые мне интересны, например, родиолу, аир, лаванду, мяту перечную. Кстати, последняя очень перспективна. В крымских НИИ эфиромасличное направление более развито, но по мяте и у них успехи не очень. А вот по лаванде хорошо – и исследования, и сорта есть. Хотя в России вообще мятой занимаются давно. Я как-то встречал статью о мяте перечной от 1901 года. А сейчас у нас нет полноценных систем технологий в отношении лекарственных растений.
– Что нужно для развития?
– Одного финансирования недостаточно. Чтобы развивать лекарственное растениеводство и на его базе фармацевтику, косметику, пищевую отрасль, нужно создать отдельное ведомство, которое будет воспитывать специалистов, реализовывать долгосрочные планы, на двадцать, тридцать лет. Сейчас такого нет. Что-то похожее есть у китайцев.
– У нас, наверное, лекарственные растения просто не так популярны, как в Китае. Уровень интереса к нетрадиционной медицине и знаний о ней намного меньше.
– Я могу назвать простые цифры. В Китае разрешено от 10 до 13 тысяч видов растений, которые можно употреблять и использовать в частной медицинской практике без специальных документов. В России такого нет, как и во всех странах ВТО. Страны ВТО начали строить глобализацию, которая породила ряд противоречий, вызвавших депрессию во многих отраслях. Вот, бери кредит и работай. Но это может быть выгодно, только если ты вместо мяты, например, будешь продавать "скошенную на лугу траву". Я для себя давно решил: хочешь заниматься лекарственным растениеводством – занимайся, это твой личный выбор. Раньше, когда молодой был, надеялся сделать ряд препаратов из родиолы – помочь людям, которым нужны адаптогены.
– А сейчас вы занимаетесь питомником, просто потому что любите растения?
– Да, это так.
– В материалах о питомнике сказано, что вы используете технологии кратного увеличения массы растений.
– Это написали журналисты, которые не очень хорошо разбираются в предмете. Я понимаю, им нужно создать впечатление. На самом деле ничего особенного. Массу всего можно увеличить – и человека, и растения. И в три раза, и в десять раз. Человека корми сахаром и жирным, и он через год значительно прибавит в весе. С растениями также.
– Может, в них увеличивается концентрация полезных веществ?
– Нет, не увеличится. Что, вообще, называть полезными веществами – это же отдельная наука. К счастью, я застал ученых, составивших лучшие российские книги по фармакогнозии, – Геннадия Павловича Яковлева, например.
– Выходит, неправильно говорить, что вы занимаетесь улучшением характеристик растений? Вы просто их сохраняете?
– По большому счёту, ничего улучшить нельзя. Немного изменить характеристики растений – можно. Есть эволюционно сложенный таксон. Например, родиола розовая. Произрастает от Урала до Байкала. Алтайские шаманы, правда, достаточно успешно ее уничтожают. Сейчас она уже не встречается в таком количестве, как раньше. Именно поэтому я и занимаюсь родиолой 25 лет – чтобы не в природе собирать, а выращивать. Но свойства растений сильно зависят от почв, на которых произрастают. Родиола растет на горных хребтах, где много марганцевых руд, вот и насыщается марганцем и другими микроэлементами, причем усвояемыми человеком. Что в основном и определяет её адаптогенные свойства.
– Но возможно же искусственно увеличить концентрацию марганца?
– Этим идеям больше двухсот лет, о насыщении почвы. Над ними работают сейчас отдельные ученые. Коммерчески это совершенно невыгодно, но с точки зрения науки – возможно. Необходимо просто создать агрофон под растение. Хороший пример – выращивание салата-латука в теплицах. В этой технологии нет ничего особенного, все давно известно, но мало кому интересно.
– Помимо нехватки средств, какие еще есть проблемные моменты?
– В остальном – грех жаловаться. В этом году студенты хорошо помогают. По моей просьбе приезжают раз в неделю и ухаживают за питомником. Понимаете, можно сделать парк лекарственных культур. Для этого нужны инвестиции. А можно просто работать с тем, что есть.
– Скажите пожалуйста, что вы назвали бы главным достижением?
– Мы сохраняем генофонд множества таксонов. У нас самая большая генетическая коллекция родиол в России. Вот случайно нашли скополию гималайскую. Ее кто-то привез в свое время, она исчезла потом… А сейчас сама проросла, и мы ее размножили. В этом и состоит наша задача – сохранять геном таксона. В эволюции выживает биоразнообразие.